Название: scenes from retirement( Когда они отстранились от дел)
Авторы: DracoMaleficium, mitzvahmelting
Перводчица mina_tcepeshРейтинг: 18+
Размер: миди
Категория: слэш
Жанр: Юмор, драма, романтика
Ссылка: archiveofourown.org/works/7492038Краткое содержание: Это все началось, когда Бэтмену и Джокеру было соответственно 58 лет и 54 года. Они рухнули вместе, сплетясь на крыше башни Уэйнов, кости их были поломаны, суставы болели, они задыхались и смотрели, как закатное солнце потихоньку уходит за горизонт, заливая все последними лучами, и наконец, наконец клоун сказал своему товарищу и заклятому сопернику: «… может, ….. может нам стоит все это прекратить? А?»
Дисклеймер: Ни на что не претендую. Все, что я делаю – от чистого сердца и во имя любви!
Это результат мозгового штурма между двумя авторами, DracoMaleficium, mitzvahmelting. Хэдканон, который превратился в этот рассказ. А я — перевела. Надеюсь, авторы не будут против. Наслаждайтесь!
Это все началось, когда Бэтмену и Джокеру было соответственно 58 лет и 54 года. Они рухнули вместе, сплетясь на крыше башни Уэйнов, кости их были поломаны, суставы болели, они задыхались и смотрели, как закатное солнце потихоньку уходит за горизонт, заливая все последними лучами, и наконец,
наконец клоун сказал своему товарищу и заклятому сопернику: "… может, ….. может нам стоит все это прекратить? А?"
Все бумаги Джокера были перенесены в другую психиатрическую лечебницу, более высокого класса, чем Аркхэм, и, с изменением места лечения, обычно такое жестокое и непредсказуемое поведение Джокера резко и внезапно изменилось. Больше не было внезапных диких нападений на других пациентов с пластиковой вилкой, у которой были погнуты два зубца, больше не обнаруживали под утро мертвых охранников с дикими ухмылками на искаженных застывших лицах. Не то, чтобы к этому не было определенных предпосылок — уже какое-то время Джокер стал спокойнее, с возрастом психозы Джокера поутихли, а его дикие порывы как-то смягчились. Но это все же было громадным достижением, что целый месяц прошел практически без срывов и Джокер показывал себя практически идеальным пациентом.
Медсестры в лечебнице вскоре просто без ума были от Джокера, потому что он стал милым пожилым господином, готовым всегда с удовольствием повозиться с детишками, разыгрывая для них какой-то забавный номер, напевал забавные веселые старые шлягеры, а его розыгрыши обычно были абсолютно безобидными, от которых остальные пациенты только смеялись. С другой стороны, горе тем, кто считал ниже своего достоинства навестить старого приятеля в лечебнице — у него все еще были способы хорошенько насолить тем, кто ему не нравился.
До него доходит слух, что Бэтмен собирается его навестить, и Джокер дико возбужден.
— Ох, милочки, — объявляет он медсестрам, — здесь надо все отдраить! Вымыть как следует пол, выровнять картины на стенах… — Он вдохновляет всех пациентов на генеральную уборку, настаивая, чтобы все было в идеальном состоянии к прибытию его Ромео.
Постепенно то, что начиналось как серия проверок и допросов, сводится к тому, что Брюс начинает регулярно его навещать. Просто чтобы поболтать. После нескольких деликатных намеков Джокера, Брюс начинает приносить букеты, чтобы скрасить казенный вид комнат отдыха лечебницы, затем букеты лично для Джокера, они стали ходить на прогулки, вместе сидеть на скамейке в саду, беседуя о лилиях и незабудках. А еще они вспоминали старые добрые деньки, ну и не столь добрые деньки, тоже.
Только при Бэтмене (ну, чаще — при Брюсе) Джокер позволяет себе изредка снова показать зубы, бормоча злобные угрозы, когда они смотрят, как разбрызгиватели поливают лужайки в саду, или смутно намекает о тайниках с оружием, спрятанных где-то в городе. Большинство из этого — пустые угрозы, но он продолжает их выдумывать, потому что знает, что Брюс это легко перенесет (а возможно, даже тайно и ждет от него чего-то подобного). Правда в том, что это работает. Брюс, хотя и старается не показывать это, рад, что искра в Джокере не угасла; он не уверен, что принял бы абсолютно покорного и смирившегося Джокера, искренне вставшего на путь исправления. Это странная и определенно извращенная логика, но лично для него это было бы концом света.
Так что Брюс продолжает его навещать, и медсестры хихикают между собой, когда он снова и снова появляется в лечебнице, понимающе улыбаются и задорно подмигивают, приветствуя его. «Ох уж этот Джокер, старый пронырливый Лис, — смеются они, — посмотрите, какого красавчика он себе отхватил!»
Однажды одна из них отзывает Брюса в уголок и говорит ему:
— Как же хорошо, что вы приходите его навещать, Мистер Уэйн! Он так изменился! Я уже давно не видела его таким жизнерадостным и веселым!
Так проходит два года, и, поскольку Джокер по-прежнему показывает себя образцовым пациентом (спокойно, но с затаенной жадностью счастливо улыбаясь всем своей фирменной улыбкой), Брюс Уэйн, используя все свое влияние-таки добивается разрешения взять Джокера на свои поруки на испытательный срок.
Они поселяются вместе в простом старом шале, подальше от города. Джокер забавляется с пташками и круглыми днями смотрит реалити-шоу по телевизору. Брюс периодически срывается и каждый раз после этого мчит обратно в Готэм, но в целом, они справляются.
читать дальше
Жить в шале, на самом деле, неплохо. Это просторный, хорошо меблированный дом рядом с большим озером. Участок включает несколько акров практически нетронутого леса.
В первые несколько месяцев они начали увлекаться садоводством. Они переругиваются, решая, какие цветы надо посадить в саду (Джокер настаивает на исключительно фиолетовой гамме, но Брюс против, утверждая, что почва не подходит для того, чтобы превратить весь участок в одно большое лавандовое поле, и Джокер, пожалуйста, просто выслушай , что я тебе говорю, и медленно положи лопату на место!)
В конце концов,это уже не имеет значения, потому что очень быстро начинается осень, а затем наступает зима. Утром 25 ноября Джокер с диким восторгом заявляет, что настало время фотографироваться для Рождественских открыток. Брюс морщится:
— Мы не будем рассылать Рождественские открытки.
— Но ты же обещал ! — ноет Джокер.
— Когда это я это обещал?
— В Июне, ты сказал — и я цитирую:
Тут Джокер ухмыляется и понижает голос на октаву, изображая голос Брюса:
— Да Господи Боже, Джокер, ладно. Мы пошлем Рождественские открытки, если ты больше не будешь поднимать эту тему, пока не наступит время.
— А когда я спросил, когда же это время наступит, ты сказал: «О, ну не знаю, ну за месяц до Рождества, наверно. Не в середине Июня, и совершенно точно не тогда, когда я пытаюсь погасить лесной пожар, который ты, между прочим, и устроил!
Брюс открывает рот, и тут же его закрывает. "Черт", — думает он, — "а ведь и вправду, что-то подобное было". Правда в том разговоре было куда больше ора, мата и пререканий.
— Честно говоря, — отвечает он, — тогда я думал, что мы так долго вместе не протянем.
Джокер дуется.
— Какой же ты маловер.
И все же Брюсу по-прежнему кажется, что рассылать Рождественские открытки — это отвратительная затея. Хотя бы потому, что Джокеру захочется послать это своим бандитам — подельникам, а это большая угроза безопасности, особенно учитывая, что Брюс совершенно точно не собирается фотографироваться на них в костюме Бэтмена. Да и совместная фотография Брюса Уэйна с Джокером будет выглядеть, мягко говоря, странно. Не следует сбрасывать со счетов и то, что Джокеру захочется еще и послать эту самодельную открытку домочадцам Брюса, а тот… все еще не то чтобы до конца готов объяснять своим детям, что проводит медовый месяц со своим злейшим врагом.
Понятное дело, что отказ Брюса, мягко говоря, расстраивает Джокера, который решает подсыпать слоновью дозу Бенадрила в его апельсиновый сок.
Похоже, это срабатывает; Брюс через полчаса буквально обрушивается на диван, ворча, что он — старик, и ему положен послеобеденный сон. Убедившись, что Брюс спит, Джокер на цыпочках подкрадывается к дивану с красной шапочкой с помпоном и перманентным маркером. Он аккуратно натягивает шапочку Санты и маркером рисует ему лыбу-улыбу, затем поднимает телефон, чтобы сделать селфи с Брюсом в отключке, и тут…
… И тут руки Брюса охватывают Джокера за талию, и тот начинает безжалостно щекотать клоуна.
— Ты думал, что можешь меня вырубить Бенадрилом ? — игриво скалится Брюс, улыбаясь раскрашенным алым маркером ртом. Джокер так смеется, что ему даже кажется, что у него ребра трескаются, а Брюс все его не отпускает, продолжая щекотать, нащупывая самые щекотные места. Напрочь забытый телефон валится с дивана куда-то на пол.
— Придурок! — кричит Брюс, — я же чертов Бэтмен ! Я эту штуку на завтрак пью!
— Да знаю я, — Ха! — что ты ее на завтрак пьешь, я сам же ее тебе скормил!
Брюс запускает пальцы под колени Джокера и начинает там щекотать, тот, хохоча, ежится.
— Не пытайся казаться таким умником!
Когда они слегка успокаиваются, Джокер, широко улыбаясь, пристраивается у Брюса на груди и шепчет между утихающими приступами хихиканья.
— А я знал, что ты не спишь.
— Нет, не знал.
— Знал, — заявляет Джокер. — Я твой заклятый враг, дорогуша, и знаю тебя, как облупленного. Так что я знаю, что вырубить тебя сложнее, чем застрелить слона дробью.
И затем их перепалка, как и предполагалась, перетекла в куда более приятное времяпрепровождение в постели. В этом счастливом пузырьке, который они создали здесь, в шале, где кроме них двоих ничего не имело значения, они и вправду пользовались малейшей возможностью вовлечь друг друга в сладостное безумие.
— Но, Брюси, — убеждает Джокер, — а что, если ты и в самом деле сейчас спишь, и в этом сне тебе снится, что ты меня перехитрил?
— Джей, — отвечает Брюс, — что вероятнее: то, что ты успешно меня усыпил, или то, что я тебя перехитрил?
Джокер моргает: — Ну… и то, и то!
— На самом деле, Джей, куда вероятнее, что это ты себе все это напридумывал. То, что мы, здесь, с тобой, в этом шале. Разве это не вероятнее? — ухмыляется Брюс. — Ты не смог сжиться с мыслью о том, что придется жить без меня, и придумал это место, разве это не вероятнее?
— Не-а, Брюси! С чего это мне все это придумывать? Это у тебя глубоко подавленные фантазии обо мне, которые ты вытеснил в свое подсознание и теперь видишь их в своих снах. А вот я, наоборот, великолепно осознаю даже малейший интерес, который ты ко мне проявляешь, так что если ты превосходишь все мои даже самые смелые ожидания этими поцелуями, — ох, это щекотно! — то это совершенно точно происходит в действительности.
Тогда, поскольку они оба не могут убедить друг друга, что все происходящее — всего лишь сон, то они стараются каким-то образом вывернуть наизнанку их прошлые стычки, пытаясь выяснить, в чем один сможет убедить другого.
— Нет, Джей, это вовсе не было безмолвным признанием в бесконечной всепоглощающей любви. Мы боролись. Ты, как всегда, нес чушь. Вертолет был в огне, и я скинул тебя в реку.
— Я нес чушь? Я не нес чушь! Я декларировал тебе признание в любви в стихах, это была настоящая поэма, и я месяцами оттачивал каждое слово, читая ее Эдди! И ты разрыдался от чувств, я видел, что ты прочувствовал каждое слово!
— Ну, во-первых, я не разрыдался! Во-вторых, ты врешь, потому что Эдди скорее прыгнет в бассейн к Убийце Кроку, чем будет выслушивать тебя и помогать тебе оттачивать любовную поэму в стихах. Так что попытка провалена. Попробуй что-то более правдоподобное.
— На самом деле, Эдди с громадным удовольствием критиковал и разбирал по косточкам все, что я написал. Особенно во время тридцатого раза подряд. О, ты бы видел, он столько всего наговорил!
— … окей, это я могу себе представить.
Вот чего они точно не собирались, так переругиваться друг с другом, как два сварливых старика, вспоминавших старые добрые деньки, перемежая это добродушным подтруниванием сто лет знающих друг друга супругов, но привычка взяла свое. Так они и дотянули до праздников.
Джокер в конце концов разослал-таки вожделенные Рождественские открытки по электронной почте, состряпав их из втайне сделанных откровенных снимков Брюса, доведенных до совершенства (с точки зрения Джокера) в Микрософт Пейнт, где он прикрыл самые интересные места рождественским орнаментом и нарисованными от руки олежками.
Приехавшие отмечать рождество Бэт-дети, захватившие с собой друзей и Бэт-внуков, с ужасом наблюдали за двумя пожилыми мужчинами в жутких свитерах с оленями, переругивающимися друг с другом с азартом китайцев, играющих в Пинг-Понг.
— Вау, — прошептал Тим Дику, когда Джокер вскакивает на кресло и начинает тыкать в Брюса, пытаясь тем самым предать дополнительную весомость своим аргументам, — да это само по себе представление.
Младшие детишки без ума от диковатого Дедушки Джея, и вовсе не потому, что он продолжает совать им сладости, когда родители это запрещают, вовсе нет, разумеется. Но на семейных посиделках, когда они собираются поболтать в гостиной, детишки все же предпочитают устраиваться на коленях именно у Дедушки Брюса. Потому что они куда удобнее. Что приводит Джокера в ярость. (Хотя он и сам обожает сидеть у Брюса на коленях).
— Ну, давайте же, детишки! — заявляет Джокер, демонстративно похлопывая по своим коленям, надеясь переманить к себе кого-нибудь, — я не кусаюсь! Дедушка Джей собирается рассказать вам, как он впервые встретил вашего старичка Брюси!
Детишки улыбаются ему, все внимание, но явно не собираясь покидать своего уютного насеста.
Джокер слегка обижается, но все равно начинает свою историю, стараясь как можно больше ее приукрасить. Брюс закатывает глаза, да так, что еще немного, и они закатятся, да так и застрянут, вслушивается в болтовню Джокера и изредка подправляет ее.
Для взрослых Бэт-детей наблюдать за Брюсом и Джокером — это самое захватывающее Рождественское развлечение.
То, что приводит детишек в полный восторг, мягко говоря, напрягает родителей.
— Это правда, что ты поубивал кучу людей? — глядя на него во все глаза, спрашивает один из ребятишек.
— Ага! — отвечает Джокер.
— Вау… Круто!
А затем, потому что история подбирается к совсем уж темным временам, один из детей спрашивает:
— А это правда, что ты убил Дядю Джейсона?
— Разумеется, убил! — ухмыляется Джокер.
Брюс замирает. Дик и Джейсон быстро переглядываются, как бы говоря: «Какой же странной жизнью мы живем»
Иногда Джокер вполне сознательно провоцирует Бэтса, просто посмотреть, как он на это среагирует. Так что Брюс, честно говоря, даже и не надеется, что это Рождество будет исключением. Нет, Джокер играет с ним, даже находясь на другом конце комнаты, в сочнейших подробностях описывая в малейших деталях ночь, когда Бэтмен не смог, не успел, потерпел поражение, зная, как это заводит Брюса, зная, что Брюс ничего не посмеет предпринять, пока на его коленях сидят трое поеживающихся ребятенка, для которых их дедушка — нерушимая стена, такой хороший, уютный, теплый, спокойный и никогда не повышающий ни на кого голос, и никогда и ни при каких обстоятельствах ни на кого не сердящийся.
Но затем наступает ночь, и все детишки, и большие, и маленькие, отправляются в кроватки, и теперь никто и ничто не сможет защитить Джокера от бешеной ярости Брюса (с которой он вколачивает Джокера в матрас с таким усердием, что и тридцатилетние могли бы позавидовать. Да, ему за шестьдесят, но его рано списывать со счетов).
Поскольку в шале они не одни, надо вести себя тихо, как бы бурно не проходили их ночные рандеву. Поэтому приходится пользоваться кляпом. Ха, вы, наверно, подумали, что кляп здесь нужен хихикающему и громко стонущему Джокеру, который теряет голову под напором желающего по полной программе показать все постельные навыки Брюса? Но как раз у Джокера была масса возможности отточить свои навыки, как при любых обстоятельствах таиться от лишних глаз и ушей (и полицейских жучков, разумеется). А вот у Брюса подобной практики нет. Во время секса нет смысла сдерживаться, если ты в громадном поместье или на крыше оживленного города. Да и когда дрался, не было смысла сдерживать крики, потому что сосредоточен он был совсем на другом, так что он даже и не задумывается об этом, и невозможно вот так вот взять и отбросить старые привычки, когда отстранился от дел.
Чаще всего стоны, вскрики и рык Брюса можно услышать даже с другого берега этого чертого озера. Что тут сказать? Он страстный любовник. И Джокер это Любит!, потому что он слышит, как Брюс теряет все свое холоднокровие, когда приближается к пику, и если Джокер решает попробовать в постели что-то особенное, он всегда громко и предельно отчетливо слышит, какой на это отклик. ( «Что-то особенное» может означать все, что угодно, от ласок, шлепков или внезапного желания поласкать член, пока страстно обрабатываешь сзади, до неожиданного со всей силы пинка Брюса в живот, в память о добрых-старых временах. Да, у Джокера тоже есть свои привычки, которые не так легко оставить).
В любом случае, затыкать кляпом рот Брюсу — это наслаждение властью, которое жутко подстегивает Джокера. Ему нравится нежно проводить пальцем по той грани, где губы Брюса вжимаются в пластик, собирать на него слюну и засовывать палец в свой рот с таким выражением, будто пробует совершенно невозможный по сласти деликатес. Он смотрит, как на это щурятся глаза Брюса, и думает, о чем же бывший мститель сейчас размышляет. Честен ли с собой Брюс? Это всегда сложно сказать. Но когда Брюс на это резко подает бедра вперед и жестко вколачивается в него, все мысли моментально улетучиваются.
Позже все разъезжаются, и шале снова только их. После того, как они отмечают Новый Год, после полуночи и следующего за этим страстного секса, Брюс, расслабленный в посткоитальной истоме решает поболтать и говорит Джокеру:
— Я только что понял, что последний шрам я заработал пять лет тому назад.
Он почти что горд этим, это напоминает ему, насколько далеко они уже зашли. Джокер тянется к очкам для чтения, что лежат на тумбочке, но не может до них дотянуться, и Брюс, тепло улыбаясь, берет их и протягивает ему.
— Зачем они тебе?
Джокер берется за алюминиевую оправу, улыбается в ответ, а затем ломает и с силой ударяет обломком ему в бедро. И какое-то мгновение Брюс даже понять не может, что Джокер это с ним сделал. Брюс просто пялится вниз, на свою ногу, в которую как минимум на дюйм вонзился обломок алюминиевой дужки, на рану, из которой начала сочиться кровь.
И, когда ошалелый мозг, наконец, чувствует боль, Брюс отходит от шока и кричит:
— Какого черта?
Джокер невинно улыбается:
— Что, разве ты не хотел новый шрам?
— Я просто поделился своим наблюдением, я не имел в виду…
— Ну, прости пожалуйста, что решил поднять тебе настроение!
— Джей, ну нас только что был секс, мне не надо поднимать настроение, я просто… блядь!
Джокер закидывает руку на плечи Брюса, словно пытаясь его утешить.
— Я думал, что ты скучаешь по старым добрым временам.
— Госсподи. Не обращай внимание.
Брюс удивлен, насколько это больно. Удалять посторонний объект, надавить на рану, прочистить, зашить, перебинтовать, все это так больно. И после… боль продолжается, резкая, непрекращающаяся несколько дней подряд. Он ноет, жалуется Джокеру. Не может не думать о ней.
— Больно, — стонет он по утрам, сменяя повязки.
— Госсподи, не могу поверить, что ты меня порезал. Ты ужас Господень, Джокер.
Джокер фыркает, всучивает Брюсу его чашку с кофе и говорит:
— Я-то думал, что ты сможешь справиться и с куда большей болью, Бэтси.
Брюс стонет:
— Джей, я тридцать лет ежедневно принимал болеутоляющее, окей, я ничего не чувствовал и был под постоянным эффектом.
— А, так делов — то. Значит, тебе надо кое-что посильнее? — смеется Джокер.
— Милый, сердце мое… я добуду тебе снадобье, не волнуйся.
Тем вечером Джокер куда-то исчезает, угнав из сарая мотоцикл, и из-за боли Брюс даже забывает простонать, что у него нет прав на вождение. А когда спохватывается — уже поздно, и Джокера уже нет. Он не принимает звонки, и Брюсу бы начать волноваться, но, похоже, Джокер что-то сыпанул-таки ему в кофе, и он просто… устал. Он из-за боли уже несколько ночей не спал. Он заслужил сон, даже учитывая все обстоятельства…
Брюс просыпается от того, что пальцы Джокера просовывают ему в рот какие-то таблетки. Брюс давится, но тут же к его губам прижимается холодный ободок стакана с водой, и он пьет, безропотно проглатывая это, что бы это ни было. Он не спрашивает. Не хочет знать. Он просто чувствует облегчение от того, что Джокер вернулся. И вернулся целым. И когда он все провернул? Брюс не задается вопросом, который должен был бы волновать Бэтмена.
Через несколько часов Джокер истерически хохочет, и Брюс не помнит, что же он такого забавного сказал. Но Джокер все равно, хихикает, заявляя:
— Брюс, ты такой забавный, когда под кайфом.
— По твоей вине, — бурчит Брюс и зарывается носом в волосы Джокера, чтобы скрыть, как покраснели его щеки.
— И не жалею об этом ни секундочки, — добавляет Джокер. — Кстати, милый, ты мне должен очки для чтения.
Когда наступает весна, всплывает еще один серьезный недостаток в жизни на лоне природы. Выражается он в розовых крапинках, которые появляются на коже Джокера, и которые разрастаются в большие красные пятна, которые он без конца расчесывает.
— Ух… Брюси?
— Чего?
— Я понимаю, что ужин-при-свечах-на-веранде — это моя идея, но… — Джокер отодвигает стул от стала и отталкивает прочь тарелку с пастой и треской. -…эти свечи с цитронеллой ни фига не помогают. Меня сейчас заживо сожрут!
Брюс поигрывает бокалом вина и, щурясь, посматривает на Джокера.
— Я просто не понимаю, почему тебя так покусали, пока ведь только май.
Но, не выдержав укоризненного взгляда Джокера, сдается и встает, убирает со стола и тушит свечи.
Когда он возвращается на кухню, Джокер стоит сгорбившись и скрестив руки на груди.
— Я действительно хотел, чтобы все было на высшем уровне, — уныло бормочет Джокер, — потому что, ну, так хорошо устроить ужин на свежем воздухе, и, знаешь ли, хотелось устроить что-то романтичное. Ну, ведь, кое-кто любит, чтобы были ужины при свечах, сидеть в патио, потягивать вино, любоваться на закат…
Брюс хмурится.
— Я не особо понимаю, о чем ты.
— Конечно, не понимаешь, — хмурится Джокер. — Ведь ты как раз такой человек.
— Можем завтра попробовать. Будет похолоднее, меньше комаров. — Но на Джокера, похоже, попытки Брюса его утешить не сработали. Он облокачивается на кухонный островок и расчесывает себе предплечье, воплощенная горечь и скорбь. Брюс вздыхает.
— Да ладно тебе, Джей. Не надо так. Знаешь — знаешь, почему они тебя так кусают?
Джокер моргает, смотрит, как Брюс ставит тарелки на столик, а затем, кокетливо прищуриваясь, делает шаг к нему навстречу. Разыгрывая святую невинность, Джокер заявляет тонким голоском:
— Потому что я такой сладенький?
— Аххх-ха, — хмыкает Брюс, улыбаясь. Он наклоняется ближе, аккуратно прижимается к Джокеру, облокачиваясь на стойку так, чтобы слегка к ней придавить. — Но им надо бы оставить тебе немного крови, а то кое-куда ей прилить не удастся.
Джокер с придыханием втягивает воздух.
— Ах ты, грязный ублюдок, ты же знаешь, что со мной начинает твориться, когда ты начинаешь говорить пошлости!
Но Брюс ничего не отвечает, потому что его рот уже там, где шея Джокера переходит в плечо. В конце концов, слюна помогает смягчить боль от комариных укусов.
Брюсу на самом деле очень нравится иногда попошлить. И поэтому иногда Джокер называет его «извращенцем» и «грязным старикашкой». Он не желает этого признавать, может, даже сам не осознает, но когда тот говорит подобное, что-то вспыхивает в глазах Джокера, и определенно что-то есть в том, как он знает, что именно и как надо сказать, чтобы по-настоящему завести Брюса…
Болтовня Джокера с самого начала была предназначена, чтобы унизить Брюса. И, учитывая, что Брюс, в конце концов, в каком-то смысле вышел за Джокера, не удивительно, что его серьезно заводит, когда тот его слегка унижает. Джокер это быстро просек, и почти сразу же начал использовать в постели, шепча срывающимся голосом головокружительные пошлости, пока они трахаются, так тихо, что приходилось по-настоящему напрягаться, чтобы расслышать, и когда он, наконец, разбирает, что же тот говорит, огонь разгорается во всепожирающее пламя.
С другой стороны, что Джокеру по-настоящему нравится, так это созерцать тело Брюса, восхищаться им, все еще мускулистым и подтянутым. Сущий Адонис, пир для глаз, аж слюнки текут. Особенно Джокеру нравится его грудь, а особенно — волосы на груди, цвета соли с перцем. Джокеру нравится быть сверху наездником, кончать ему на живот, и созерцать, как тот тает под ним, следить, как трепещут его ресницы, будто удовольствие настолько разрывает его на части, что он совладать с ним не может. Джокер после секса зовет Брюса «плюшевым медвежонком», водит рукой по груди, накручивает эти волосы на палец, любовно поглаживает, пока сам отходит от изматывающей и исцеляющей истомы.
А еще ему нравится смотреть, как Брюс тренируется. Сейчас он тренируется не так интенсивно, как когда был Бэтменом, но достаточно, чтобы поддерживать себя в форме. А еще иногда он подхватывает Джокера на спину и бежит по лесу, и это здорово и весело, прямо как в старые добрые времена.
А еще он берет с собой Джокера покататься по озеру на лодке. Брюс гребет, а Джокер откидывается, заложив руки за голову, щурится сквозь солнечные очки и погоняет его. Это — это весело, и в удовольствие им обоим, путь даже Брюс это и отрицает.
Однажды Джокер переворачивает лодку. Пришлось приложить усилия, потому что Джокер весит не так уж и много, да и лодка большая, но он достаточно раскачивает ее из стороны в сторону, чтобы в один момент она все же опрокинулась. Брюс, надо сказать, наблюдал за этим, ничего не предпринимая, потому что был практически убежден, что у Джокера ничего в результате не выйдет, что Брюс достаточно тяжел, чтобы все эти попытки раскачать лодку ни к чему в конечном итоге не привели. Но, разумеется, не стоит недооценивать Джокера, если он поставил себе какую-либо цель.
Так что лодка опрокидывается, весла и все остальное летит в стороны. Когда Брюс всплывает, он говорит что-то типа «Ну, поздравляю, тебе-таки удалось! — и двое начинают бороться посреди озера, задыхаясь, пиная друг друга и брызгаясь.
В какой-то момент Брюс притапливает Джокера и начинает удерживать под водой.
Одна секунда, две секунды, три секунды. Джокер перестает барахтаться и вроде как заулыбался Брюсу сквозь зеленую мутную воду. Брюс продолжает его удерживать. Двадцать секунд. Тридцать секунд. И он чувствует, как тело Джокера так и говорит ему, Брюсу, Бэтмену: Если ты хочешь меня утопить, то топи. Все нормально, я согласен, милый.
Восемьдесят секунд. Девяносто секунд.
— Черт, — говорит Брюс, внезапно понимая, что делает. Он весь трясется. — Черт, черт, черт…
Он подталкивает Джокера вверх, вытаскивает из воды, поддерживает, пока тот кашляет и давится водой, выплевывает ее, цепляясь за Брюса.
— Черт, Джей… — голос Брюса трясся. — Прости меня…
— Шшшш, — хрипло отвечает Джокер. — Все нормально. У всех бывают импульсы, милый.
Они вместе вылавливают лодку, переворачивают, и Брюс гребет обратно будто в каком-то оцепенении. Его отпускает, когда они оба принимают душ и Джокер стоит перед ним в спальне, закутанный в полотенце, а вода стекает с зеленых с проседью волос на ковер.
Он встает и сжимает пальцы в кулаки.
— Ты не должен позволять, чтобы я такое с тобой вытворял! — орет он на него. — Нельзя просто вот так взять и позволять, чтобы такое происходило — ты что, умереть хочешь? Это… Это же самоубийственно!
Джокер пожимает плечами и идет к шкафу, чтобы выудить оттуда майку.
— Я тебе доверяю.
— Ты не можешь, — умоляет Брюс. — Не должен.
Джокер хмурит брови.
— Бэтси, милый, ты что, забыл? — он надевает майку и, просовывая голову в ворот, объясняет:
— В наших отношениях убийца-клоун — это я.
— Да, но… — Брюс снова усаживается на край кровати, сжимая руками голову. — Но это я тот, кто смог полюбить тебя. В ком, оказывается, это есть. А если я могу… способен на это... то кто знает , где теперь те границы, что способны меня сдержать? Насколько истончилась моя мораль?
Джокер хмыкает.
— Какой же ты лицемер, — говорит он, слегка хихикая про себя. — Ты способен отбросить тот факт, что я серийный убийца, вот так вот, по щелчку, а я должен теперь стенать и хныкать, потому что ты, подчиняясь импульсу, чуть было меня не утопил? Дорогой, я психопат. А ты, вообще-то, терзаешь себя из-за убийства, которое, кстати сказать, не совершил.
— Ты больше не психопат, — шепчет Брюс. — А мое… я не знаю, вот это. Это. Это, оно растет.
Джокер искоса щерится на него.
— Я на это не куплюсь. — Он достает пижамные штаны, закрывает шкаф и дотрагивается до руки Брюса. — Ну, давай, пойдем, посмотрим мультики или еще что.
Впервые за очень долгое время Брюс видит кошмар. Во сне он убивает Джокера, и это, вообще-то, нельзя сказать, что какой-то новый и не виданный до этого кошмар, но сейчас его вырывает из сна то, насколько обезумевшим он был к концу сна. Он больше не хотел убить Джокера, почему же его подсознание предательски продолжает подкидывать ему картины убийства, словно Брюс должен был успокоиться и утешиться созерцанием трупа своего любимого? Этот когнитивный диссонанс его сводит с ума.
Он просыпается от того, что Джокер его трясет, а нежный голос злорадно шепчет:
— О, сердце мое, давненько ты не мучился таким кошмаром. Ты меня во сне видел, а?
Брюс хватает его, опрокидывает на кровать и бешено обнимает, охватывает руками и ногами, зарывает лицо в острое плечо.
— Заткнись, мать твою, — бормочет он.
— Нет, нет, нет — говорит Джокер. — Я хочу все посмаковать, в малейших деталях. Спорим, это была смерть, правда? Ты убил меня, а затем хотел изнасиловать мой труп, да? Ах ты мой некрофильчик… Как я умер? Ты меня утопил? О, нет, наверняка, это было что-то романтичнее, ты меня застре… — Джокер пискнул, потому что Брюс сдавливает его в объятиях так сильно, что у него не хватает воздуха, чтобы закончить. Осознав это, Джокер сдается, и, любяще глядя в темноту, запускает пальцы в волосы Брюса.
Вскоре хватка Брюса ослабевает. Ненамного, но ослабевает. Он начинает целовать плечо Джокера, его горло, бормоча почти неслышные извинения.
Джокер его заглушает.
— Все нормально, любовь моя. Ты не сделал ничего плохого.
Это же была просто игра. Розыгрыш. Он хотел всего-то подержать его под водой две-три секунды, а затем это стало чем-то зловещим, темным. Мрачным. Брюс не понимает, что заставило его так поступить. Ему же нужен Джокер, он же знает это, чувствует, это же.. мазохизм какой-то — пытаться испортить собственное счастье вот так вот, не говоря уже о том, насколько с моральной точки зрения неправильно убивать кого-то, даже Джокера.
Это пугает Брюса. И заводит. А это пугает его еще сильнее.
— Я придумал! — заявляет следующим утром Джокер. Брюс даже чашки кофе еще с утра не успевает выпить.
— При… думал? — Брюс сидит у стойки, собираясь позавтракать. Джокер протягивает ему конверт. Он, с удивлением глядя на него, принимает его.
— Я взял на себя смелость немного поэкспериментировать с нижним бельем, — с абсолютно серьезным лицом заявляет Джокер и распахивает верх банного халата, ровно настолько, чтобы продемонстрировать пурпурные кружева. Это кружевное боди, да, сексуально, но как-то немного не к месту утром. Брюс слегка смущен. — Я пока пойду, пройдусь, а ты это прочитай, — приказывает Джокер, и, демонстративно покачивая бедрами, выходит через раздвижные двери на крыльцо, как будто все это совершенно нормально, а не самая странная вещь, которая только случилась за эту неделю.
Брюс открывает конверт, и сердце у него йокает и проваливается.
Это неумелый карандашный рисунок Джокера, в пурпурном кружевном боди и подвязках, а посреди живота нарисован дисплей с 90:00 и… прикреплена бомба.
Боже, это БОМБА !
А внизу нацарапано:
ХА ХА ХА, ДОГОНЯЙ, БЭТСИ!
Халат Джокера лежит на крыльце, и Брюс видит, как вдалеке вспорхнули птицы, подняв какофонию, поскольку их вспугнул доносящийся откуда-то издали маниакальный хохот Джокера.
Так начались самые жуткие полтора часа жизни Брюса. Для Джокера это было весело, но для Брюса — диким ужасом. Да, он был в форме, но в далеко не идеальной, и все нарастающее жжение в легких заставляет его беспокоиться, бояться, паниковать. Паниковать, что он недостаточно быстр. А затем он злится, злится на то, что Джокер такое учудил, злится на то, что он так беззастенчиво безалаберно относится к самой важной вещи в этой вселенной, к жизни Джокера…
Та темная штука, тот осколок тьмы, который запустил корни в Брюса, та штука, которая уговаривала его убить Джокера, неуловимая, бессознательная, но такая ощутимая — она внезапно исчезает. А на ее месте появляется такое знакомое желание злонамеренно и конкретно наказать Джокера, не заходя за границы. Так что, может, Джокер и был прав, и, хотя Брюс и не имел силы себе в этом признаться, это было ему действительно надо. Что-то знакомое. На грани. Чтобы ставки были по-настоящему высоки. Чтобы кровь вскипела в жилах. Напомнить подсознанию Брюса, что нет необходимости в самом себе создавать вызов, когда в этом, реальном мире и так уже больше чем достаточно вызовов, с которыми надо справляться.
К тому моменту, когда он сбивает Джокера наземь и срывает с него взрывчатку, в запасе остается шесть минут (ну, да, Джокер тоже не в лучшей форме), и Брюс снова чувствует себя живым и полностью очнувшимся от морока. Он поднимает руку, со всей силы ударяет Джокера кулаком в улыбающуюся рожу, и когда кровь начинает течь из разбитых губ, Брюс целует его, жадно, голодно, удерживая его распластанным, вжимая запястья в грязь.
— Это было, — говорит Джокер между поцелуями, — очень бодряще.
Ну а после — были еще кошмары, успокаивающие объятья и по-настоящему горячий секс.
— Думаю, мы кое-чему научились, — говорит Джокер. — Даже если мы и стали старыми пердунами, все равно нам нужно время от времени по-настоящему разминаться.
Однажды, одним днем на склоне лета, когда было достаточно тепло и Джокеру хотелось провести вечер, сидя возле озера, они улаживаются на качели на веранде с бокалами вина и смотрят, как звезды отражаются в озерной глади. Горят свечи с цитронеллой, Джокер буквально чуть ли не вымочен в репелленте от комаров, но Брюс не возражает, только старается держать бокал с вином ближе к носу, чтобы заглушить запах. Он со всем смирится, если это делает Джокера счастливее.
— Ты о чем-то жалеешь? — спрашивает Джокер. Он приваливается к Брюсу, придвигаясь еще ближе, рассеянно поигрывая вином в бокале.
Брюс хмыкает, вздыхает, задумчиво смотрит на Джокера, а затем снова переводит взгляд на озеро. И на небо.
— Да. — Наконец говорит он. — О многом жалею.
— Ну да, я тоже, — тихо соглашается Джокер. — Но мы ведь со всем, в конце концов, разобрались, верно?
— … Верно. — шепчет Брюс.
Regrets, I've had a few
But then again, too few to mention
I did what I had to do and saw it through without exemption
I planned each charted course, each careful step along the byway
And more, much more than this, I did it my way
Yes, there were times, I'm sure you knew
When I bit off more than I could chew
But through it all, when there was doubt
I ate it up and spit it out
I faced it all and I stood tall and did it my way
I've loved, I've laughed and cried
I've had my fill, my share of losing
And now, as tears subside, I find it all so amusing
To think I did all that
And may I say, not in a shy way
Oh, no, oh, no, not me, I did it my way"
Frank Sinatra, "My Way"