Ни стыда, ни совести...
Название: Резкость.
Автор: DracoMaleficium
Ссылка на источник:
Переводчик: mina_tcepesh
Пейринг: Бэтмен/Джокстер Бэтмен/Джокер
Предупреждение: Альтернативная вселенная, персонаж с Земли-3, angst, Hurt/comfort, Romance
Рейтинг: PG-13
Размер: мини
Статус: Завершен
Дисклеймер: Да не нужны мне они, из любви и от чистого сердца!
От переводчицы: Одним из первых и самых любимых моих фанфиков по Бэтмену, Джокеру и Джокстеру является потрясающая работа Paduya «Он совершенство, не так ли?», которую я перечитывала уже несчетное количество раз. Кто не знает – Джокстер – это двойник Джокера с Земли-3, только он положительный герой и отличается от Джокера как день от ночи. В том фанфике речь шла от лица Джокера. В этом, недавно найденном мной, ситуация рассматривается с точки зрения Бэтмена.
Приятного прочтения!
Когда он первый раз появляется в твоей жизни, это вихрь искр, смеха и цвета, и ты просто очарован.
читать дальше
Он движется с той же плавной грацией крадущейся пантеры, готовящейся к прыжку. Его голос такой же, гортанный, хрипловатый и напевный. Его губы такие же алые, а улыбается он улыбкой такой же широкой, такой же жестокой, такой же пронзительной. У него такая же алебастрово-белая кожа. Такие же длинные-длинные ноги. Такие же стройные бедра, обтянутые в броский дорогой бархат. Волосы аккуратно открывают высокий лоб.
Только он зеленый там, где должен быть пурпурным, и пурпурный там, где должен быть зеленым. Смайлик приколот к лацкану там, где ты привык видеть бутон цветка. Его смех легок и весел, и в нем нет безумных ноток. Или затаенной жестокости. А его глаза – они мягче, добрее, нежнее, печаль в них куда человечнее, а сверкают они игривостью, смехом или стальной решимостью, а не тусклым отсветом жажды крови. Не холодным, безжалостным безумием.
И он вихрем влетает в драку не против тебя, а на твоей стороне. Конечно, вначале ты ему не доверяешь, да как ты можешь, а затем он смеется, и смех такой же, но капельку отличается, и он ухитряется расправиться с тремя прихвостнями Загадочника, прежде чем ты соображаешь, что же теперь с ним делать.
Он поворачивается к тебе. Он улыбается и говорит: «Привет, красавчик!»
Словно ударил одного из тех парней своей клоунской боксерской перчаткой, спрятанной в поясе.
А затем осталась только битва. И ты сражался, с этой смеющейся молнией, с этим вихрем красок на своей стороне, и ты посматриваешь через плечо, ожидая удара холодной стали ножа, а он все не приходит. Его ножи не для тебя. И газ его не для тебя. Как и пули, боксерские перчатки, черный лакированный молот, карты с заточенными краями. Он подмигивает тебе раз или два, ухмыляется, ухмылка такая же – и все же чуть не правильная, но он никогда не нападает, и вот уже битва окончена, а ты стоишь и смотришь, и пытаешься осознать, что перед тобой тот, кто просто ну никак не может существовать.
Он чувствует твой взгляд. Он подходит к тебе с этой удивительно гармоничной улыбкой, которая и так до боли знакома тебе, и совсем чужда.
-Я Джокестер, - говорит он. – Я слышал, мой двойник задал тебе жару, но твой двойник тоже для меня та еще заноза в заднице, так что, можно сказать, мы квиты. Сойдемся на этом?
Он протягивает тебе руку.
Ты снова смотришь в его глаза, и в них только нежная грусть, отражающая тебя. А еще любопытство и искры возбуждения, еще вспыхивающие после схватки. И ни малейшего признака безумия. И ни следа зла.
Медленно, ведь все инстинкты, наработанные за годы схваток, вопят в возмущении, ты тянешься и пожимаешь его руку.
И тебя не ударяет электрошоком. Пожатие крепкое и надежное, и длится всего на пару секунд дольше, чем должно. Мимолетное прикосновение перчатки к перчатке.
Как же ты хочешь попросить его снять перчатку. Просто посмотреть, замарала ли кровь белизну его руки.
Он моргает, смотрит на тебя и говорит:
-Надо будет это нам когда-нибудь повторить.
Ты отпускаешь его, потому что даже не можешь помыслить остановить, потому что тогда ты настежь откроешь двери к той части себя, которую так долго держал под семью замками с семью цепями.
А когда он исчезает, ты мечтаешь о словах, которые заставили бы его остаться. И ты пытаешься выгнать эту мысль из головы, но не можешь, ведь вот он, невозможный, немыслимый клоун, который не убивает, он ведь был послан на эту грешную землю….
….для тебя.
Вы бьетесь плечом к плечу снова через неделю, и ты вновь остаешься робким, таким смущенным, таким тоскующим. Ты не можешь выбросить его из головы. Вера, что его прибытие сюда это дар, дар тебе, настолько сильна, что кипит в твоей крови с упорством горячки - не такой сильной, как другая горячка, охватывающая тебя холодными дождливыми ночами, но очень близко, и самому себе ты не будешь врать, что одна горячка всего лишь результат той, другой.
Теперь он задерживается после боя. Смотрит на тебя.
- У тебя же с собой есть деньги, да? – спрашивает он. Его улыбка застенчива, его глаза сверкают. – Я проголодался.
И тебе почти хочется улыбнуться. Не надо бы, но ты говоришь:
-Я знаю одно место.
В конечном итоге вы сидите на крыше рядом друг с другом, пакет из Макдональдса между вами, а ты исподтишка смотришь, как он ест.
Твое сердце колет. Голова раскалывается от напряжения.
Клоун, который не убивает, хороший клоун, такой похожий и такой другой, и внутри все переворачивается и сжимается, потому что ты помнишь, сколько раз ты задавался вопросом, возможно ли подобное.
Сколько раз ты мечтал, чтобы такое было возможно, а затем обрывал себя, потому что знал – он никогда не станет тем, каким ты хочешь его видеть или каким он тебе нужен.
Что он никогда не станет кем-то, кого ты позволишь себе любить.
А сейчас…
Он ловит твой взгляд.
-Ну ладно, знаю я, хорошо? – говорит он, хватая салфетку и вытирая свой улыбающийся рот. – Невозможно есть эти толстые штуки и не размазать эту дрянь по всей физиономии. Я хотел бы посмотреть, как бы это у тебя получилось, О Великий Молчун.
-Не в этом дело.
Ты трясешь головой и отворачиваешься, и внутри становится еще больнее.
Он секунду молчит.
-А знаешь, я его встретил. – Говорит он.
Ты внимательно смотришь на полицейскую машину там, внизу.
-Кого встретил?
- Другого меня. Мы поцапались с ним дня два тому назад. Оказывается, ему было любопытно на меня поглядеть. И мне не стыдно сказать, что я едва ноги унес. Он… просто нечто, правда?
Ему вовсе не важен твой ответ.
Ты даешь ему доесть в тишине, а потом спрашиваешь
-У тебя есть где жить?
Он мягко смеется. Его ноги беззаботно болтаются над двадцатиэтажной бездной.
-Я снимаю угол в одном из этих мест, недалеко от Центра. – признается он.
-Я бы тебя пригласил в гости, но ты похож на парня, который любит спать в настоящей кровати.
Его улыбка мягко намекает. Ветер играет его волосами. Твое сердце болит. И ты принимаешь решение.
Ты ведешь его к себе.
В первую неделю ничего не происходит. Он занимает одну из гостевых спален, пытается подружиться с Альфредом и приносит Брюсу кофе во время бдений, вечно садится на край стола. Вы вместе обедаете каждый вечер, и его болтовня, не говоря уже о пестроте, совершенно невозможно сочетается с величественной обстановкой, и как тебе кажется, делают столовую намного ярче. Он приносит цветы из сада и украшает твою спальню. Он помогает Альфреду убираться и готовить. Он играет в настольные игры с Тимом и смеется, когда проигрывает. Ты украдкой смотришь, как он валяется перед камином на полу, вспышки огня сверкают в его волосах, и боль в сердце настолько остра, что ты вынужден подняться и уйти.
Ты спрашиваешь, чем он занимается днями. Он объясняет, что ищет кого-то, кого зовут Дуэлла, и когда ты задаешь ему вопрос о прошлой жизни, он рассказывает свою историю без утайки, легко описывает боль, разбитое сердце, и пытки, и потери. Он скучает по своей жене, а еще сильнее по дочке, и вдруг его печальный взгляд ты узнаешь, поскольку знаешь его уж слишком хорошо.
Ты не рассказываешь ему о Джейсоне, но очень хотел бы. Он уже так хорошо тебя понимает и так близок, и ты чувствуешь, что это он тоже понял бы.
Его улыбка теплеет. Его руки тянутся через стол, чтобы дотронуться до тебя.
Он не одел перчатки. И на его руках ни пятнышка крови.
Кульминация происходит в ту ночь, когда ты сталкиваешься лицом к лицу с ним. Взъерошенные локоны зеленых волос плещутся на ветру, глаза дикие, полные боли от предательства, а губы искривлены в что-то ужасное, что ты распознаешь к своему ужасу, и сразу же мечтаешь об этом забыть.
Вы оба небрежны в ту ночь. Слишком медлительны. Слишком рассеяны. Ты, потому что все смотришь на него и сравниваешь, и бьешь так, чтобы просто остановить, а он, потому что…
Потому что думает, ты его заменил. Он в ужасе, и думает, что тебе больше не нужен. Ты видишь это в его глазах, читаешь по отчаянным ударам его рук, и ненавидишь себя за то, что способен видеть его насквозь настолько, что оскальзываешься и позволяешь ему ранить себя в бок.
Он бежит в ночь, в дождь. Один. Ты тащишься к машине, уставший, вымотанный, кровоточащий.
Злой.
И все еще, все еще мучимый этой болью, даже еще сильнее, и боль везде, она просачивается повсюду, льется из тебя как кровь, вытекающая из раны в броне, и кажется заполняет всю машину.
И будет как обычно обрабатывать и зашивать твои раны Альфред, и будет белая, белая рука Джокстера, и отблеск лунного света в пурпурных волосах тем, что ты увидишь рядом с тобой в постели.
В темноте волосы почти кажутся зелеными. Твое сердце болит и пульсирует, и ты позволяешь себе протянуть к нему руку.
Он улыбается. Он отвечает на просьбу, которая так от тебя и не прозвучала, и наклоняется, нежно прижимая свои губы к твоим.
И ты берешь в горсти его лицо, и держишь, когда он хочет отстраниться, и ты целуешь его крепче, и ты притягиваешь его к себе. Его волосы пахнут твоим шампунем. Он смеется, пьет твой выдох, ласкает твои ключицы.
-Наконец-то! – шепчет он, прижимаясь своим лбом к твоему. – Я уже начал бояться, что ты никогда не соберешься.
Его смех растравляет рану в боку, и ты чувствуешь раскаленные пульсирующие волны боли.
Ты прижимаешь его ближе и снова целуешь, думая о зеленом, а потом о пурпурном, думая о глазах, больных от твоего предательства, о своей ярости, о долгих, долгих ночах, которые ты провел, ужасаясь и отрицая, что любишь чудовище.
Тот, кто в твоих руках – не чудовище. Тот, кого ты можешь любить. Кто мягок, нежен, тепл, чья резкость не ранит и не режет.
Он остается с тобой этой ночью, и ты позволяешь себе надеяться.
В первый раз он будит тебя поцелуем и смехом, и сердце чуть не выпрыгивает из твоей груди, прежде чем ты вспоминаешь, и ты выдыхаешь весь воздух в одном: « Оххх….»
Тебе со временем становится легче. Ты приучаешься слушать смех возле себя и не думать, как же он отличается от того, к которому ты привык. Ты приучаешься отвечать на его улыбки, и привыкаешь к его поцелуям, и ты приучаешься любить его ночами, запуская свои руки в его волосы без того, чтобы закрывать глаза и представлять, что они зеленые.
Ты пытаешься научиться отпускать, и радоваться тому, что у тебя есть, а не думать о том, чего у тебя никогда не будет.
Почти всегда.
Какое-то время.
Тогда тебе хорошо, и ты лежишь на кровати с его головой, пристроенной у тебя на груди и смотришь в окно, и почти, почти не чувствуешь вины.
Он – все, что ты хочешь. Все, о чем ты мечтал, когда набирался смелости и все же разрешал себе мечтать.
Ты целуешь его волосы, вдыхаешь запах твоего шампуня и закрываешь глаза.
Ты надеялся, что так и будет всегда. И ты не удивлен, когда понимаешь, что не будет.
Не удивлен, но чувствуешь отвращение к себе, когда внезапно понимаешь, что начал тосковать по резкости, которой нет. Тебе удается держать вожделение глубоко погребенным в тебе, и когда ты целуешь его, то почти забываешь…
Но тоска усиливается. И боль возвращается, еще более злая и острая.
Ты слушаешь новости, и отмечаешь, что ничего не говорят о нем. И не замечая, прикасаешься к шраму на своем боку.
-Словно он полностью исчез, - Дик говорит это тебе по комму одним вечером, когда ты больше не можешь сдерживаться и должен спросить. – Мы только точно знаем, что он не в Аркхэме. Прости.
-Спасибо.
-Может, он ревнует, что ты нашел себе нового ручного клоуна? – легкомысленно предполагает Дик.
Ты обрываешь связь раньше, чем он сможет прочитать что-то, что ты не хочешь, чтобы он знал.
Вначале ты пытаешься просто отпустить. Если он не устраивает заварушек, значит все хорошо. Так тебе говорят, и ты пытаешься заставить себя поверить в это.
Но скоро боль в твоем сердце уже слишком сильна, чтобы просто ее игнорировать. И ты ночь за ночью собираешь слухи, шепотки, любые упоминания, прочесываешь заброшенные дома, стройплощадки, даже канализационные коллекторы.
-Он наверняка замышляет что-то грандиозное – ты объясняешь это в пурпурные волосы, тихо, между поцелуями, которые теперь для тебя слишком нежные, чтобы удовлетворять.
-Запросто, - Джокстер легко соглашается.
-Ты не думаешь, что я параноик?
-Я герой на своей Земле, помнишь? – Он прикусывает твою нижнюю губу и слегка тянет на себя, прежде чем отпустить с улыбкой, чуть игривой, чуть ясной. – Когда старина Оул слишком тих я тоже начинаю дергаться. Значит, скоро будет большой взрыв. Так что вперед.
Тебя трогает уверенность, с которой он говорит, а потом он начинает дразниться, играет с тобой, и ты это позволяешь, а потом вы заканчиваете, ты закрываешь глаза.
И тебе хорошо.
Но не настолько хорошо, чтобы боль притупилась.
Время идет, тебе все хуже, а твоя ночная охота так и не принесла ни одной зацепки.
Ты помнишь взгляд тех диких зеленых глаз. Ты помнишь отчаяние, и гнев, и предательство. Он не должен был знать, он не может знать, но в сердце ты чувствуешь, что он знает, что он знал, и это тебя тревожит, а тревога делает тебя больным.
Его подручные ничего не знают. На улицах ничего не знают. Главари ничего не знают, и глумятся над тобой, словно сам факт того, что ты предположил, что они могут что-то знать бессмыслица. Нет ни слуха, ни шепотка, ни даже бессмысленного ропота, за который можно уцепиться, только удушливый страх бежит по улицам, когда снова всплывает его имя.
Ты пытаешься отвлечься и найти утешение в объятьях алебастрово-белых рук, ждущих тебя дома. Но там нет этой острой резкости
, и шрам на твоем боку пульсирует болью, а поцелуи приторно сладки.
Ты не желаешь признать правду. Ты желаешь просто – пережить, отпустить и забыть, и жить дальше. Но ночь сменяет ночь, день приходит и день уходит, и становится все яснее – не получится. Ты думаешь, что у тебя есть то, что ты хочешь, но это не то, что тебе надо, и твои попытки не пропустить укус, и насмешку, и истерику, азарт борьбы, все привычные па вашего танца – они навсегда канули в небытие.
Ты думаешь, что Джокстер начал что-то замечать. Ты думаешь, что все уже замечают.
Ты не можешь с этим справиться, это словно громадная черная дыра в тебе, свербящая, сводящая с ума, сводящая горло, поднимающаяся комком желчи и душащая тебя всем тем, что ты никогда не скажешь.
А затем ты находишь записку под дворниками своего автомобиля, в которой сказано:
Проверь заброшенное убежище от атомного взрыва в коллекторе под улицей Салливана. И не говори, что я подсказала.
ХК.
Ты даже не помнишь, как туда попал, следующее, что ты осознаешь – ты бредешь через грязные каналы, цепляешься за вонючие стены и зловонные клочки тумана плывут мимо тебя.
Тут темно. Холодно. Потоки воды текут по черным туннелям, и эхо их журчания отражается от стен. А затем ты видишь отблески света в одной из развилок, и поворачиваешь, и видишь факелы возле маленькой деревянной двери с надписью НЕ ВХОДИТЬ, намалеванной злобным красным цветом.
Ты сглатываешь. Ты пялишься на дверь целых пять минут, пока делаешь шаг, и когда шагаешь, сердце скачет в груди, колотится, как когда ты знаешь, что там, за углом тебя ожидает сражение.
Ты открываешь дверь, готовый к чему угодно.
Кроме вида Джокера, скорчившегося на грязном матрасе, под потрепанным грубым одеялом, в окружении коробок, пустых банок, и старой побитой молью мебели.
Он смотрит на тебя мутным взглядом, словно ты его разбудил, волосы в беспорядке, на подбородке щетина. Истощенный. Слабый.
Он говорит: «Выметайся!»
Ты делаешь шаг в комнату. Воняет старым потом и нестиранной одеждой, гнилью и сыростью, и ты думаешь, неужели он жил в этом коллекторе как крыса?
-Нет, – говоришь ты.
-Я устал, - говорит он. Он ложится навзничь на матрас. – Вали к своему новому партнеру по танцу.
Он выплевывает это тихо и хрипло.
И боль разгорается, потому что ты был прав, а ты ненавидишь то, что в этом оказался прав, и черная дыра в тебе начала шевелиться, в голове шумит, тебя прошибает холодный пот, ты идешь к нему, пока твои колени не ударяются о влажный пол прямо рядом с матрасом.
Ты не хочешь делать это. Ты хочешь уйти и оставить позади его вместе со всей своей болью, тоской и чувством вины. Ты хочешь бросить все здесь, в подземелье и никогда больше об этом не думать. Ты хочешь вернуться к свету, нежности и смеху без жестокости и довольствоваться этим.
Но он здесь сейчас, и его вид душит тебя, и нужда в нем разгорается так, как никогда, и ты тянешься к нему раньше, чем твой разум способен тебя остановить.
Ты не можешь вернуться. Не можешь. Ты знаешь, что тебе нужно, впервые за такой долгий срок, и тебе ясно, что без хищной острой резкости ты не сможешь.
Его резкости. Его ножей. Его.
-Прости, - шепчешь ты.
-Что?
-Прости.
Он молчит, и кажется, что проходят века прежде чем ты чувствуешь холодные пальцы, прикасающиеся к твоим губам.
-Как же я хотел бы просто … - Его голос спотыкается. Он отворачивается. Его другая рука сжимает пистолет. – Я хотел бы просто вышибить мозги. Тебе. Покончить со всем этим. С тобой.
У тебя перехватывает горло. Ты ждешь. Он неподвижен.
В конце концов, ты это заварил.
Он вздрагивает, когда ты приближаешься. Отшатывается, когда забираешься на матрас. Ему больно, он зол, он напоминает тебе бродячего пса, которого били слишком часто.
Ты ловишь его руку в свои, подносишь к своему рту, закрываешь глаза и выдыхаешь.
Вот. Вот и все. Сделанного не вернешь. Нужда здесь, палящая и неодолимая, плещется между вами. Жажда. Желание. И ты слышишь, как двери захлопываются за тобой, и чувствуешь запах сожженных мостов, и понимаешь, что отныне у тебя нет пути назад.
Ты целуешь ему руку, и теперь вы оба знаете, и никто из вас больше не может ничего скрывать.
Он издает тихий замученный стон. Он раскрывается тебе почти нехотя. Ты притягиваешь его к себе, и он кусает твою нижнюю губу так сильно, что ваш первый поцелуй окрашен кровью.
И вы сплетаетесь в темноте, толкаетесь, тянетесь, царапаетесь и кусаетесь, и он весь – резкость, ярость, и нет никакой мягкости, и смех его опаляет безумием, ты целуешь, целуешь, целуешь его, смакуешь пот и кровь, и целуешь старые шрамы на холодной коже, и в твоей голове все плывет, потому что вот оно, вот что ты хотел так долго, и в его смертоносную резкость ты влюбился.
Пути назад нет. И заменять его ты не будешь. Ты удивляешься, что же с тобой не так, как ты дальше будешь жить, но во тьме этой вонючей коморки это совершенно неважно.
В конце концов тебе надо прийти домой.
Ты должен обдумать, что произошло и что ты натворил. И здесь, вдали от отблесков безумия, это неважно.
Ты приходишь, стучишь в дверь спальни Джокстера. Ты уже подготовил признание. Уже придумал, как будешь извиняться. Ты готов принять все, виниться, нести ответственность, как это всегда происходит….
… Да только спальня пуста. Только листок на застеленной кровати.
Ты поднимаешь его с колотящимся сердцем и чуть ли не давишься звуком, чем-то средним между смехом и рыданием.
Спасибо за хорошие деньки, детка, это было весело, но мне пора двигаться дальше. Это не твоя вина, а моя. Ха! Потому что он – это другой я, дошло? Оххх… это просто слишком прекрасно. Да, смущает, признаю, но думаю, вы двое как-то с этим справитесь. Я только надеюсь, что у меня с Оулменом будет когда-нибудь такой шанс, но, если по-честному, старина Оул вряд ли когда-нибудь мне его даст.
Береги своего клоуна, здоровяк, и пожелай мне удачи. Я иду к своей маленькой дочурке.
Пока!
J
Ты аккуратно складываешь записку и несешь ее в пещеру. Тебе не нужно напоминание, но все равно хорошо иметь хоть что-то, даже если ты больше не будешь на это смотреть.
Ты только надеешься, что однажды ты сможешь отплатить услугой за услугу.
Автор: DracoMaleficium
Ссылка на источник:
Переводчик: mina_tcepesh
Пейринг: Бэтмен/Джокстер Бэтмен/Джокер
Предупреждение: Альтернативная вселенная, персонаж с Земли-3, angst, Hurt/comfort, Romance
Рейтинг: PG-13
Размер: мини
Статус: Завершен
Дисклеймер: Да не нужны мне они, из любви и от чистого сердца!
От переводчицы: Одним из первых и самых любимых моих фанфиков по Бэтмену, Джокеру и Джокстеру является потрясающая работа Paduya «Он совершенство, не так ли?», которую я перечитывала уже несчетное количество раз. Кто не знает – Джокстер – это двойник Джокера с Земли-3, только он положительный герой и отличается от Джокера как день от ночи. В том фанфике речь шла от лица Джокера. В этом, недавно найденном мной, ситуация рассматривается с точки зрения Бэтмена.
Приятного прочтения!
Резкость.
Когда он первый раз появляется в твоей жизни, это вихрь искр, смеха и цвета, и ты просто очарован.
читать дальше
Он движется с той же плавной грацией крадущейся пантеры, готовящейся к прыжку. Его голос такой же, гортанный, хрипловатый и напевный. Его губы такие же алые, а улыбается он улыбкой такой же широкой, такой же жестокой, такой же пронзительной. У него такая же алебастрово-белая кожа. Такие же длинные-длинные ноги. Такие же стройные бедра, обтянутые в броский дорогой бархат. Волосы аккуратно открывают высокий лоб.
Только он зеленый там, где должен быть пурпурным, и пурпурный там, где должен быть зеленым. Смайлик приколот к лацкану там, где ты привык видеть бутон цветка. Его смех легок и весел, и в нем нет безумных ноток. Или затаенной жестокости. А его глаза – они мягче, добрее, нежнее, печаль в них куда человечнее, а сверкают они игривостью, смехом или стальной решимостью, а не тусклым отсветом жажды крови. Не холодным, безжалостным безумием.
И он вихрем влетает в драку не против тебя, а на твоей стороне. Конечно, вначале ты ему не доверяешь, да как ты можешь, а затем он смеется, и смех такой же, но капельку отличается, и он ухитряется расправиться с тремя прихвостнями Загадочника, прежде чем ты соображаешь, что же теперь с ним делать.
Он поворачивается к тебе. Он улыбается и говорит: «Привет, красавчик!»
Словно ударил одного из тех парней своей клоунской боксерской перчаткой, спрятанной в поясе.
А затем осталась только битва. И ты сражался, с этой смеющейся молнией, с этим вихрем красок на своей стороне, и ты посматриваешь через плечо, ожидая удара холодной стали ножа, а он все не приходит. Его ножи не для тебя. И газ его не для тебя. Как и пули, боксерские перчатки, черный лакированный молот, карты с заточенными краями. Он подмигивает тебе раз или два, ухмыляется, ухмылка такая же – и все же чуть не правильная, но он никогда не нападает, и вот уже битва окончена, а ты стоишь и смотришь, и пытаешься осознать, что перед тобой тот, кто просто ну никак не может существовать.
Он чувствует твой взгляд. Он подходит к тебе с этой удивительно гармоничной улыбкой, которая и так до боли знакома тебе, и совсем чужда.
-Я Джокестер, - говорит он. – Я слышал, мой двойник задал тебе жару, но твой двойник тоже для меня та еще заноза в заднице, так что, можно сказать, мы квиты. Сойдемся на этом?
Он протягивает тебе руку.
Ты снова смотришь в его глаза, и в них только нежная грусть, отражающая тебя. А еще любопытство и искры возбуждения, еще вспыхивающие после схватки. И ни малейшего признака безумия. И ни следа зла.
Медленно, ведь все инстинкты, наработанные за годы схваток, вопят в возмущении, ты тянешься и пожимаешь его руку.
И тебя не ударяет электрошоком. Пожатие крепкое и надежное, и длится всего на пару секунд дольше, чем должно. Мимолетное прикосновение перчатки к перчатке.
Как же ты хочешь попросить его снять перчатку. Просто посмотреть, замарала ли кровь белизну его руки.
Он моргает, смотрит на тебя и говорит:
-Надо будет это нам когда-нибудь повторить.
Ты отпускаешь его, потому что даже не можешь помыслить остановить, потому что тогда ты настежь откроешь двери к той части себя, которую так долго держал под семью замками с семью цепями.
А когда он исчезает, ты мечтаешь о словах, которые заставили бы его остаться. И ты пытаешься выгнать эту мысль из головы, но не можешь, ведь вот он, невозможный, немыслимый клоун, который не убивает, он ведь был послан на эту грешную землю….
….для тебя.
Вы бьетесь плечом к плечу снова через неделю, и ты вновь остаешься робким, таким смущенным, таким тоскующим. Ты не можешь выбросить его из головы. Вера, что его прибытие сюда это дар, дар тебе, настолько сильна, что кипит в твоей крови с упорством горячки - не такой сильной, как другая горячка, охватывающая тебя холодными дождливыми ночами, но очень близко, и самому себе ты не будешь врать, что одна горячка всего лишь результат той, другой.
Теперь он задерживается после боя. Смотрит на тебя.
- У тебя же с собой есть деньги, да? – спрашивает он. Его улыбка застенчива, его глаза сверкают. – Я проголодался.
И тебе почти хочется улыбнуться. Не надо бы, но ты говоришь:
-Я знаю одно место.
В конечном итоге вы сидите на крыше рядом друг с другом, пакет из Макдональдса между вами, а ты исподтишка смотришь, как он ест.
Твое сердце колет. Голова раскалывается от напряжения.
Клоун, который не убивает, хороший клоун, такой похожий и такой другой, и внутри все переворачивается и сжимается, потому что ты помнишь, сколько раз ты задавался вопросом, возможно ли подобное.
Сколько раз ты мечтал, чтобы такое было возможно, а затем обрывал себя, потому что знал – он никогда не станет тем, каким ты хочешь его видеть или каким он тебе нужен.
Что он никогда не станет кем-то, кого ты позволишь себе любить.
А сейчас…
Он ловит твой взгляд.
-Ну ладно, знаю я, хорошо? – говорит он, хватая салфетку и вытирая свой улыбающийся рот. – Невозможно есть эти толстые штуки и не размазать эту дрянь по всей физиономии. Я хотел бы посмотреть, как бы это у тебя получилось, О Великий Молчун.
-Не в этом дело.
Ты трясешь головой и отворачиваешься, и внутри становится еще больнее.
Он секунду молчит.
-А знаешь, я его встретил. – Говорит он.
Ты внимательно смотришь на полицейскую машину там, внизу.
-Кого встретил?
- Другого меня. Мы поцапались с ним дня два тому назад. Оказывается, ему было любопытно на меня поглядеть. И мне не стыдно сказать, что я едва ноги унес. Он… просто нечто, правда?
Ему вовсе не важен твой ответ.
Ты даешь ему доесть в тишине, а потом спрашиваешь
-У тебя есть где жить?
Он мягко смеется. Его ноги беззаботно болтаются над двадцатиэтажной бездной.
-Я снимаю угол в одном из этих мест, недалеко от Центра. – признается он.
-Я бы тебя пригласил в гости, но ты похож на парня, который любит спать в настоящей кровати.
Его улыбка мягко намекает. Ветер играет его волосами. Твое сердце болит. И ты принимаешь решение.
Ты ведешь его к себе.
В первую неделю ничего не происходит. Он занимает одну из гостевых спален, пытается подружиться с Альфредом и приносит Брюсу кофе во время бдений, вечно садится на край стола. Вы вместе обедаете каждый вечер, и его болтовня, не говоря уже о пестроте, совершенно невозможно сочетается с величественной обстановкой, и как тебе кажется, делают столовую намного ярче. Он приносит цветы из сада и украшает твою спальню. Он помогает Альфреду убираться и готовить. Он играет в настольные игры с Тимом и смеется, когда проигрывает. Ты украдкой смотришь, как он валяется перед камином на полу, вспышки огня сверкают в его волосах, и боль в сердце настолько остра, что ты вынужден подняться и уйти.
Ты спрашиваешь, чем он занимается днями. Он объясняет, что ищет кого-то, кого зовут Дуэлла, и когда ты задаешь ему вопрос о прошлой жизни, он рассказывает свою историю без утайки, легко описывает боль, разбитое сердце, и пытки, и потери. Он скучает по своей жене, а еще сильнее по дочке, и вдруг его печальный взгляд ты узнаешь, поскольку знаешь его уж слишком хорошо.
Ты не рассказываешь ему о Джейсоне, но очень хотел бы. Он уже так хорошо тебя понимает и так близок, и ты чувствуешь, что это он тоже понял бы.
Его улыбка теплеет. Его руки тянутся через стол, чтобы дотронуться до тебя.
Он не одел перчатки. И на его руках ни пятнышка крови.
Кульминация происходит в ту ночь, когда ты сталкиваешься лицом к лицу с ним. Взъерошенные локоны зеленых волос плещутся на ветру, глаза дикие, полные боли от предательства, а губы искривлены в что-то ужасное, что ты распознаешь к своему ужасу, и сразу же мечтаешь об этом забыть.
Вы оба небрежны в ту ночь. Слишком медлительны. Слишком рассеяны. Ты, потому что все смотришь на него и сравниваешь, и бьешь так, чтобы просто остановить, а он, потому что…
Потому что думает, ты его заменил. Он в ужасе, и думает, что тебе больше не нужен. Ты видишь это в его глазах, читаешь по отчаянным ударам его рук, и ненавидишь себя за то, что способен видеть его насквозь настолько, что оскальзываешься и позволяешь ему ранить себя в бок.
Он бежит в ночь, в дождь. Один. Ты тащишься к машине, уставший, вымотанный, кровоточащий.
Злой.
И все еще, все еще мучимый этой болью, даже еще сильнее, и боль везде, она просачивается повсюду, льется из тебя как кровь, вытекающая из раны в броне, и кажется заполняет всю машину.
И будет как обычно обрабатывать и зашивать твои раны Альфред, и будет белая, белая рука Джокстера, и отблеск лунного света в пурпурных волосах тем, что ты увидишь рядом с тобой в постели.
В темноте волосы почти кажутся зелеными. Твое сердце болит и пульсирует, и ты позволяешь себе протянуть к нему руку.
Он улыбается. Он отвечает на просьбу, которая так от тебя и не прозвучала, и наклоняется, нежно прижимая свои губы к твоим.
И ты берешь в горсти его лицо, и держишь, когда он хочет отстраниться, и ты целуешь его крепче, и ты притягиваешь его к себе. Его волосы пахнут твоим шампунем. Он смеется, пьет твой выдох, ласкает твои ключицы.
-Наконец-то! – шепчет он, прижимаясь своим лбом к твоему. – Я уже начал бояться, что ты никогда не соберешься.
Его смех растравляет рану в боку, и ты чувствуешь раскаленные пульсирующие волны боли.
Ты прижимаешь его ближе и снова целуешь, думая о зеленом, а потом о пурпурном, думая о глазах, больных от твоего предательства, о своей ярости, о долгих, долгих ночах, которые ты провел, ужасаясь и отрицая, что любишь чудовище.
Тот, кто в твоих руках – не чудовище. Тот, кого ты можешь любить. Кто мягок, нежен, тепл, чья резкость не ранит и не режет.
Он остается с тобой этой ночью, и ты позволяешь себе надеяться.
В первый раз он будит тебя поцелуем и смехом, и сердце чуть не выпрыгивает из твоей груди, прежде чем ты вспоминаешь, и ты выдыхаешь весь воздух в одном: « Оххх….»
Тебе со временем становится легче. Ты приучаешься слушать смех возле себя и не думать, как же он отличается от того, к которому ты привык. Ты приучаешься отвечать на его улыбки, и привыкаешь к его поцелуям, и ты приучаешься любить его ночами, запуская свои руки в его волосы без того, чтобы закрывать глаза и представлять, что они зеленые.
Ты пытаешься научиться отпускать, и радоваться тому, что у тебя есть, а не думать о том, чего у тебя никогда не будет.
Почти всегда.
Какое-то время.
Тогда тебе хорошо, и ты лежишь на кровати с его головой, пристроенной у тебя на груди и смотришь в окно, и почти, почти не чувствуешь вины.
Он – все, что ты хочешь. Все, о чем ты мечтал, когда набирался смелости и все же разрешал себе мечтать.
Ты целуешь его волосы, вдыхаешь запах твоего шампуня и закрываешь глаза.
Ты надеялся, что так и будет всегда. И ты не удивлен, когда понимаешь, что не будет.
Не удивлен, но чувствуешь отвращение к себе, когда внезапно понимаешь, что начал тосковать по резкости, которой нет. Тебе удается держать вожделение глубоко погребенным в тебе, и когда ты целуешь его, то почти забываешь…
Но тоска усиливается. И боль возвращается, еще более злая и острая.
Ты слушаешь новости, и отмечаешь, что ничего не говорят о нем. И не замечая, прикасаешься к шраму на своем боку.
-Словно он полностью исчез, - Дик говорит это тебе по комму одним вечером, когда ты больше не можешь сдерживаться и должен спросить. – Мы только точно знаем, что он не в Аркхэме. Прости.
-Спасибо.
-Может, он ревнует, что ты нашел себе нового ручного клоуна? – легкомысленно предполагает Дик.
Ты обрываешь связь раньше, чем он сможет прочитать что-то, что ты не хочешь, чтобы он знал.
Вначале ты пытаешься просто отпустить. Если он не устраивает заварушек, значит все хорошо. Так тебе говорят, и ты пытаешься заставить себя поверить в это.
Но скоро боль в твоем сердце уже слишком сильна, чтобы просто ее игнорировать. И ты ночь за ночью собираешь слухи, шепотки, любые упоминания, прочесываешь заброшенные дома, стройплощадки, даже канализационные коллекторы.
-Он наверняка замышляет что-то грандиозное – ты объясняешь это в пурпурные волосы, тихо, между поцелуями, которые теперь для тебя слишком нежные, чтобы удовлетворять.
-Запросто, - Джокстер легко соглашается.
-Ты не думаешь, что я параноик?
-Я герой на своей Земле, помнишь? – Он прикусывает твою нижнюю губу и слегка тянет на себя, прежде чем отпустить с улыбкой, чуть игривой, чуть ясной. – Когда старина Оул слишком тих я тоже начинаю дергаться. Значит, скоро будет большой взрыв. Так что вперед.
Тебя трогает уверенность, с которой он говорит, а потом он начинает дразниться, играет с тобой, и ты это позволяешь, а потом вы заканчиваете, ты закрываешь глаза.
И тебе хорошо.
Но не настолько хорошо, чтобы боль притупилась.
Время идет, тебе все хуже, а твоя ночная охота так и не принесла ни одной зацепки.
Ты помнишь взгляд тех диких зеленых глаз. Ты помнишь отчаяние, и гнев, и предательство. Он не должен был знать, он не может знать, но в сердце ты чувствуешь, что он знает, что он знал, и это тебя тревожит, а тревога делает тебя больным.
Его подручные ничего не знают. На улицах ничего не знают. Главари ничего не знают, и глумятся над тобой, словно сам факт того, что ты предположил, что они могут что-то знать бессмыслица. Нет ни слуха, ни шепотка, ни даже бессмысленного ропота, за который можно уцепиться, только удушливый страх бежит по улицам, когда снова всплывает его имя.
Ты пытаешься отвлечься и найти утешение в объятьях алебастрово-белых рук, ждущих тебя дома. Но там нет этой острой резкости
, и шрам на твоем боку пульсирует болью, а поцелуи приторно сладки.
Ты не желаешь признать правду. Ты желаешь просто – пережить, отпустить и забыть, и жить дальше. Но ночь сменяет ночь, день приходит и день уходит, и становится все яснее – не получится. Ты думаешь, что у тебя есть то, что ты хочешь, но это не то, что тебе надо, и твои попытки не пропустить укус, и насмешку, и истерику, азарт борьбы, все привычные па вашего танца – они навсегда канули в небытие.
Ты думаешь, что Джокстер начал что-то замечать. Ты думаешь, что все уже замечают.
Ты не можешь с этим справиться, это словно громадная черная дыра в тебе, свербящая, сводящая с ума, сводящая горло, поднимающаяся комком желчи и душащая тебя всем тем, что ты никогда не скажешь.
А затем ты находишь записку под дворниками своего автомобиля, в которой сказано:
Проверь заброшенное убежище от атомного взрыва в коллекторе под улицей Салливана. И не говори, что я подсказала.
ХК.
Ты даже не помнишь, как туда попал, следующее, что ты осознаешь – ты бредешь через грязные каналы, цепляешься за вонючие стены и зловонные клочки тумана плывут мимо тебя.
Тут темно. Холодно. Потоки воды текут по черным туннелям, и эхо их журчания отражается от стен. А затем ты видишь отблески света в одной из развилок, и поворачиваешь, и видишь факелы возле маленькой деревянной двери с надписью НЕ ВХОДИТЬ, намалеванной злобным красным цветом.
Ты сглатываешь. Ты пялишься на дверь целых пять минут, пока делаешь шаг, и когда шагаешь, сердце скачет в груди, колотится, как когда ты знаешь, что там, за углом тебя ожидает сражение.
Ты открываешь дверь, готовый к чему угодно.
Кроме вида Джокера, скорчившегося на грязном матрасе, под потрепанным грубым одеялом, в окружении коробок, пустых банок, и старой побитой молью мебели.
Он смотрит на тебя мутным взглядом, словно ты его разбудил, волосы в беспорядке, на подбородке щетина. Истощенный. Слабый.
Он говорит: «Выметайся!»
Ты делаешь шаг в комнату. Воняет старым потом и нестиранной одеждой, гнилью и сыростью, и ты думаешь, неужели он жил в этом коллекторе как крыса?
-Нет, – говоришь ты.
-Я устал, - говорит он. Он ложится навзничь на матрас. – Вали к своему новому партнеру по танцу.
Он выплевывает это тихо и хрипло.
И боль разгорается, потому что ты был прав, а ты ненавидишь то, что в этом оказался прав, и черная дыра в тебе начала шевелиться, в голове шумит, тебя прошибает холодный пот, ты идешь к нему, пока твои колени не ударяются о влажный пол прямо рядом с матрасом.
Ты не хочешь делать это. Ты хочешь уйти и оставить позади его вместе со всей своей болью, тоской и чувством вины. Ты хочешь бросить все здесь, в подземелье и никогда больше об этом не думать. Ты хочешь вернуться к свету, нежности и смеху без жестокости и довольствоваться этим.
Но он здесь сейчас, и его вид душит тебя, и нужда в нем разгорается так, как никогда, и ты тянешься к нему раньше, чем твой разум способен тебя остановить.
Ты не можешь вернуться. Не можешь. Ты знаешь, что тебе нужно, впервые за такой долгий срок, и тебе ясно, что без хищной острой резкости ты не сможешь.
Его резкости. Его ножей. Его.
-Прости, - шепчешь ты.
-Что?
-Прости.
Он молчит, и кажется, что проходят века прежде чем ты чувствуешь холодные пальцы, прикасающиеся к твоим губам.
-Как же я хотел бы просто … - Его голос спотыкается. Он отворачивается. Его другая рука сжимает пистолет. – Я хотел бы просто вышибить мозги. Тебе. Покончить со всем этим. С тобой.
У тебя перехватывает горло. Ты ждешь. Он неподвижен.
В конце концов, ты это заварил.
Он вздрагивает, когда ты приближаешься. Отшатывается, когда забираешься на матрас. Ему больно, он зол, он напоминает тебе бродячего пса, которого били слишком часто.
Ты ловишь его руку в свои, подносишь к своему рту, закрываешь глаза и выдыхаешь.
Вот. Вот и все. Сделанного не вернешь. Нужда здесь, палящая и неодолимая, плещется между вами. Жажда. Желание. И ты слышишь, как двери захлопываются за тобой, и чувствуешь запах сожженных мостов, и понимаешь, что отныне у тебя нет пути назад.
Ты целуешь ему руку, и теперь вы оба знаете, и никто из вас больше не может ничего скрывать.
Он издает тихий замученный стон. Он раскрывается тебе почти нехотя. Ты притягиваешь его к себе, и он кусает твою нижнюю губу так сильно, что ваш первый поцелуй окрашен кровью.
И вы сплетаетесь в темноте, толкаетесь, тянетесь, царапаетесь и кусаетесь, и он весь – резкость, ярость, и нет никакой мягкости, и смех его опаляет безумием, ты целуешь, целуешь, целуешь его, смакуешь пот и кровь, и целуешь старые шрамы на холодной коже, и в твоей голове все плывет, потому что вот оно, вот что ты хотел так долго, и в его смертоносную резкость ты влюбился.
Пути назад нет. И заменять его ты не будешь. Ты удивляешься, что же с тобой не так, как ты дальше будешь жить, но во тьме этой вонючей коморки это совершенно неважно.
В конце концов тебе надо прийти домой.
Ты должен обдумать, что произошло и что ты натворил. И здесь, вдали от отблесков безумия, это неважно.
Ты приходишь, стучишь в дверь спальни Джокстера. Ты уже подготовил признание. Уже придумал, как будешь извиняться. Ты готов принять все, виниться, нести ответственность, как это всегда происходит….
… Да только спальня пуста. Только листок на застеленной кровати.
Ты поднимаешь его с колотящимся сердцем и чуть ли не давишься звуком, чем-то средним между смехом и рыданием.
Спасибо за хорошие деньки, детка, это было весело, но мне пора двигаться дальше. Это не твоя вина, а моя. Ха! Потому что он – это другой я, дошло? Оххх… это просто слишком прекрасно. Да, смущает, признаю, но думаю, вы двое как-то с этим справитесь. Я только надеюсь, что у меня с Оулменом будет когда-нибудь такой шанс, но, если по-честному, старина Оул вряд ли когда-нибудь мне его даст.
Береги своего клоуна, здоровяк, и пожелай мне удачи. Я иду к своей маленькой дочурке.
Пока!
J
Ты аккуратно складываешь записку и несешь ее в пещеру. Тебе не нужно напоминание, но все равно хорошо иметь хоть что-то, даже если ты больше не будешь на это смотреть.
Ты только надеешься, что однажды ты сможешь отплатить услугой за услугу.
-
-
11.08.2016 в 17:05Точно не опечатка? Может быть, «снова»?..
И... прежде, чем я скажу что либо о тексте... mina_tcepesh, насколько перевод литературно адаптирован?
-
-
11.08.2016 в 17:21"Just as he knocks out a guy with a clownish boxing glove springing from his belt"
Максимально близко к тексту, можете сравнить.
-
-
11.08.2016 в 19:50-
-
11.08.2016 в 22:31Впрочем, к фанфикам конкретно по этой отэпэшке у меня всегда излишне предвзятое отношение.
-
-
12.08.2016 в 12:35-
-
12.08.2016 в 14:38-
-
12.08.2016 в 16:42